ногами и нашел штук пять разных совсем небольших камешков.

«Ага! Еще окно разбить не хватало!».

Так что три камушка он потратил по стене здания, чтобы потренироваться в силе броска — по принципу: «много», «мало», «в самый раз!».

«Стук!» — негромко в стекло нужного окна. Тишина…

Еще раз — «стук!». За окном светлым пятном вроде бы мелькнуло лицо. Косов помахал руками, активно показывая на Таньку. Пара рывков изнутри комнаты и окно раскрылось.

— Чего Вам? Хулиганите? Я сейчас вахтера позову!

«Таньку, похоже, не узнали. Ну да… темновато!».

— Маш! Ты чего? Я вот соседку твою доставил. Сейчас нужно прикинуть как до койки ее поднять…

Сбоку раздалось бурчание Таньки, что она, дескать, сама «доставилась».

— Ты, Смелкова, совсем ослепла? Меня не видишь, что ли? — выразила недовольство Танька.

— А ты, Гордеева, рехнулась! Бродишь по ночам, как привидение! Вот увидит кто — будет тебе на орехи от комендантши!

— Так… ладно! Вань! Как мне туда попасть-то? — спросила подруга Косова.

— Ну… у меня одно предложение — хватаешься руками мне за шею, ногами — обхватываешь пояс и держишься покрепче. А я как мать-бибизьян… нет, все же отец-бибизьян медленно и аккуратно ползу вверх по решетке. Там вон… перехватываюсь, доползаю до окна, и ты уже, по мне — шмыг и в комнате!

— А мы с тобой… не рухнем? Нет… так-то ты — сильный! Но вот решетка эта…

— Да я проверил, вроде должна выдержать… Только ты держись покрепче!

— Ага… сейчас…

— Ну? Готова? Маш! Встречай нас там, наверху. В смысле — подстрахуй Таньку, чтобы не свалилась, когда с меня перелазить в окно будет.

Но пара попыток оседлать Косова, как Вакула черта, показала — что-то здорово мешается!

— Ну ты чего, Тань?

— Чего-чего… юбка, блин, узкая… Ноги раздвинуть не могу!

Косов не удержался от «шпильки»:

— Что значит ноги раздвинуть не можешь?! Ты же вот, недавно — очень хорошо раздвигала!

Сверху послышался смешок.

— Ой-ой-ой! Какие мы юморные! Говорю же — юбка мешает… узкая. Сейчас, подожди… я юбку сниму! Поддержи меня, а то… могу упасть! — раздраженно бормотала Танька.

Сверху послышалось:

— Гордеева! Ты что, пьяна? Совсем, Танечка, с ума сошла?

— Да не пьяна я… ну… может только чуть-чуть…

Косов придерживал Таньку, поглядывал на нее, но больше смотрел наверх. Там сейчас было интереснее — Маша далеко высунулась в окно и наклонилась, пытаясь разглядеть ситуацию получше. И была она в халатике с запАхом… и халатик был не совсем… запАхнут!

А Танька? А чего Танька? Там он уже все видел! А здесь… здесь было явно видно — все побогаче и поинтереснее!

— Гордеева! Ты… ты что — без трусов, что ли? — соседка была… очень удивлена… мягко говоря.

Косов повернулся посмотреть. Ага… так и есть!

Танька замерла с юбкой в руке:

— Ваня! А где мои трусы?

Косов чертыхнулся:

— Ну ты чего? Ты же сама заявила… что промокла до мокрых трусов. И надевать тебе их — противно! У меня в сумке они!

Опять смешок сверху и чуть слышный шёпот:

— Да они оба сумасшедшие!

— Ну! Чего стоим, чего ждем? Давай, хватайся. Сейчас же тебе ничего не мешает? Или мешает?

— На вот… юбку мою туда же… в сумку, к трусам!

Наконец-то Танька угнездилась у него на спине. Да крепко так… зараза! Бока сдавливает ощутимо. Ну конечно, ножки-то у нее накачаны — будь здоров! Вот бы шею еще так не давила…

— Скажи честно… Татьяна! Ты меня сейчас задушить хочешь? Что плохого я тебе сделал? Кроме того, всего хорошего… у-ф-ф… так… ногу вот сюда закинуть! Ага! Ты же сама говорила… как тебе хорошо…

— Может я тебя задушить хочу… в объятиях любви! Чтобы ты, кобелина такая… Ик! Больше эту Рыжую… не драл!

«А смотри-ка… и держится крепко, и рассуждает еще что-то. Может и правда — не сильно уж и пьяна?».

— Ага! Рыжую… значит… драть нельзя… так она — первее же тебя была?

— И что, что первее… Ладно там… Елена. Я ее уваж-ж-ж… ува-ж-ж-аю! Вот! А Марго эта… сучка рыжая!

— Да? А она мне обещала, что научит тебя минет правильно делать…

Вот это он сказал… зря…

И Танька дернулась, и нога чуть подалась на решетке. Но — удержался, ага…

— Что — правда, что ли? Врешь ведь! Чтобы Рыжая и такое пообещала! Х-х-а…

— Ну… не хочешь — не верь… Мне-то что?

— Ладно… мой конек-Горбунёк… вези уж меня… в постельку.

Он полз медленно. Сорваться было бы уж совсем… водевильно! И сам не заметил, как оказался лицом к лицу… с Машей. Та с интересом так… разглядывала появившуюся в окне композицию. Хмыкнула:

— А ты ничего так… Симпатичный!

Сюда же посунулась из-за спины мордашка Таньки:

— Смелкова! Ты эта… на чужой каравай — рот не разевай!

— Ой-ой-ой… подруга называется! А забыла, как ты тогда с Хмельницким переспала? А ведь мы тогда с ним…

— Вот же язык у тебя, Машенька! Как помело! Не было у меня тогда ничего с ним! Понятно?

— Ну да, ну да… как же… А голые Вы вот здесь спали — не иначе как от неимоверной жары?

«Ой какие скелеты тут… в шкафах обретаются!».

— Машенька! Я вот… ничем тебе пока не пакостил… Может — пропустишь меня туда, в комнату? Или… как вариант — снимешь с меня эту красотку… полуголую? А то… представь — какую картину мы сейчас представляем оттуда… снизу и сзади!

Маша засмеялась тихо и заливисто, но отодвинулась:

— Въезжай уж… средство передвижения пьяных балерин!

Он… въехал. Было неудобно — окно оказалось узким, а Танька… Гордеева — да! Почему-то отказывалась слезать с него и далее передвигаться самостоятельно, мотивируя это абсолютно нелогично, что дескать — боится упасть! Так и пришлось… на карачках залезть в окно, а потом… изогнувшись… перелезть в позе креветки…на подоконник. А там, выдохнув, спуститься на пол.

— Ф-ф-у-х! — опустив съехавшую ему на грудь Таньку на кровать, он присел на подоконник.

— Что? Запарился ее тащить? — съехидничала Маша.

— Да нет… просто боялся, что она сорвется… или решетка не выдержит!

— Ва-а-а-нь! — протянула с кровати Танька.

— М-м-м?

— А может… ты не пойдешь никуда, а? Останься у нас. Вот ляжешь со мной на кровати, я к тебе приставать не буду. Честно-честно! Ну куда ты пойдешь, а? До утра точно никто сюда не заглянет. А утром Смелкова разбудит нас пораньше… Вылезешь через окно, да и был таков.

Упомянутая Смелкова как-то очень уж плотоядно разглядывала его. Это было заметно даже при столько скудном свете огрызка свечи, который Маша зажгла